05.11.2014
А артистом меня в шутку называли за то, что я довольно удачно копировал кое-кого из друзей-однополчан. Этот разговор произошел во фронтовой землянке, километрах в десяти от переднего края, куда наша часть была отведена на отдых. До конца войны оставались считанные дни, В воздухе пахло лопнувшими почками и миром.
Приближался май 1945 года. ...Майор решал все вопросы оперативно: — Хозвзвод частенько на привалах песни певал — это будет хор. Лейтенант Притульчик чечетку бьет и на гитаре бренчит. Еще пьеску какую-нибудь сыграйте — вот тебе и самодеятельность. Срочно составили список «артистов», и был отдан строгий приказ — в наряд их не посылать.
Хором на репетициях дирижировал я. На высоких нотах, сжимая кулаки и становясь на цыпочки, я напрягался до судороги в лице, на низких — приседал и плавно размахивал руками, напоминая умирающего лебедя. «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат»,— самозабвенно упиваясь, не жалея ни своих, ни чужих барабанных перепонок, гремел хор, присвистывая и в лад притопывая тяжелыми кирзовыми сапогами. Вовремя подошедший майор с улыбкой бросил: — Хор почти готов. Пусть фельдшер теперь с ними доканчивает, а ты давай передислоцируйся на танцы.
Тут дело было сложней — я не знал не только, как они исполняются, но и их названий.
Но помог весельчак и душа всех компаний гитарист Притульчик. Он начинал бить чечетку, остальные, стоя в полукруге, подтанцовывали ему, словно вызывая на перепляс. Тут уж Притульчик расходился и выделывал такие танцевальные коленца, которые я много позднее видел только в Краснознаменном ансамбле песни и пляски. Пьеса была строго лаконична. Кто-то по памяти тут же набросал ее, и мы стали репетировать. Суть ее сводилась к следующему. К киоску с пивом подходил подвыпивший гуляка и, испив кружечку, задавал вопрос: — Чечкин не приходил? — Какой Чечкин? — спрашивал продавец и наливал по просьбе клиента еще кружку. Архив
А артистом меня в шутку называли за то, что я довольно удачно копировал кое-кого из друзей-однополчан. Этот разговор произошел во фронтовой землянке, километрах в десяти от переднего края, куда наша часть была отведена на отдых. До конца войны оставались считанные дни, В воздухе пахло лопнувшими почками и миром.
Приближался май 1945 года. ...Майор решал все вопросы оперативно: — Хозвзвод частенько на привалах песни певал — это будет хор. Лейтенант Притульчик чечетку бьет и на гитаре бренчит. Еще пьеску какую-нибудь сыграйте — вот тебе и самодеятельность. Срочно составили список «артистов», и был отдан строгий приказ — в наряд их не посылать.
Хором на репетициях дирижировал я. На высоких нотах, сжимая кулаки и становясь на цыпочки, я напрягался до судороги в лице, на низких — приседал и плавно размахивал руками, напоминая умирающего лебедя. «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат»,— самозабвенно упиваясь, не жалея ни своих, ни чужих барабанных перепонок, гремел хор, присвистывая и в лад притопывая тяжелыми кирзовыми сапогами. Вовремя подошедший майор с улыбкой бросил: — Хор почти готов. Пусть фельдшер теперь с ними доканчивает, а ты давай передислоцируйся на танцы.
Тут дело было сложней — я не знал не только, как они исполняются, но и их названий.
Но помог весельчак и душа всех компаний гитарист Притульчик. Он начинал бить чечетку, остальные, стоя в полукруге, подтанцовывали ему, словно вызывая на перепляс. Тут уж Притульчик расходился и выделывал такие танцевальные коленца, которые я много позднее видел только в Краснознаменном ансамбле песни и пляски. Пьеса была строго лаконична. Кто-то по памяти тут же набросал ее, и мы стали репетировать. Суть ее сводилась к следующему. К киоску с пивом подходил подвыпивший гуляка и, испив кружечку, задавал вопрос: — Чечкин не приходил? — Какой Чечкин? — спрашивал продавец и наливал по просьбе клиента еще кружку. Архив
