05.11.2014
Я не буду обращаться к эпизодам, где герой сталкивается со смертью близких и дорогих ему людей. Обращусь лишь к одной, заключительной картине. В облике его доброй знакомой, молодой женщины, вместе с которой и ее двумя маленькими дочками в самом начале войны он оказался свидетелем той страшной смерти на железной дороге.
Она спасает его, вновь приобщая к людям. Между тем ему приносят повестку на эвакуацию. Наталья, так зовут женщину, говорит ему, чтобы без нее он на вокзал не шел. Она понимает, что он самостоятельно не дойдет. Но в умирающем дистрофике уже очнулась человеческая и мужская гордость. На следующее утро, оставив ей записку, он отправляется с Васильевского острова на Финляндский вокзал.
Страха не было. Его не покидало чувство, что вся эта солнечная мартовская иллюминация зажжена только ради него. «Я уйду, и всё это погаснет. Вот сейчас подогнуться ноги, я сяду на снег, прижмусь к столбику пёрил щекой и виском и уйду».
Рядом останавливается грузовик...
Это тоже чудо.
Машина оказалась из того гаража, где он недавно работал. Женщина-шофер узнает его. Она и отвозит героя на вокзал, посадив в кабину своего ЗИС-5, одной из тех самых машин, на которых возили на кладбище трупы...
Его, умирающего, вывезли из блокады. Он выжил. А выжив, прошел остаток войны, и остаток тот был длиною в два с половиной года — от Ленинграда до Берлина- Свой блокадный дневник он хранил в себя. Он нес его в себе долгие годы. Он, блокадник и солдат, имел право на то, чтобы в свое, созревшее в нем время начать расшифровывать и воскрешать его.
Нелегко было ему, художнику, пробиться сквозь все напластования эпохи к своей теме.
Удалось ему это? Да.
Игорь СМОЛЬНИКОВ
В военной жизни было не только тяжкое и трагическое — бывало и забавное и смешное. Причем с годами часто забывались ужасы войны, а курьезные случаи оставались в памяти. Об одном из них вспоминает Р. ТДБАЧНИКОВ.
— Петь умеешь? — ошарашил меня вопросом командир дивизиона — жизнелюб, любимец солдат и начальства. — Никак нет,— поспешно возразил я.
— А танцевать?
«К чему бы это?» — подумал я, но отчеканил :
— Танго и фокстрот могу!
— А плясать, плясать умеешь?
— Да нет, не плясал никогда,— еще не понимал я, к чему клонит начальство.
— Стихи читать можешь,— настаивал майор.
— Стихи читал когда-то... «Баба сеяла горох», «Буря мглою»...
— Ну и чудесно!— воскликнул майор.— Будешь руководить самодеятельностью.
На мою попытку возразить последовал обескураживающий довод:
— Взводом ведь командуешь, так и с самодеятельностью справишься. Ведь ты у нас «артист».
Архив
Я не буду обращаться к эпизодам, где герой сталкивается со смертью близких и дорогих ему людей. Обращусь лишь к одной, заключительной картине. В облике его доброй знакомой, молодой женщины, вместе с которой и ее двумя маленькими дочками в самом начале войны он оказался свидетелем той страшной смерти на железной дороге.
Она спасает его, вновь приобщая к людям. Между тем ему приносят повестку на эвакуацию. Наталья, так зовут женщину, говорит ему, чтобы без нее он на вокзал не шел. Она понимает, что он самостоятельно не дойдет. Но в умирающем дистрофике уже очнулась человеческая и мужская гордость. На следующее утро, оставив ей записку, он отправляется с Васильевского острова на Финляндский вокзал.
Страха не было. Его не покидало чувство, что вся эта солнечная мартовская иллюминация зажжена только ради него. «Я уйду, и всё это погаснет. Вот сейчас подогнуться ноги, я сяду на снег, прижмусь к столбику пёрил щекой и виском и уйду».
Рядом останавливается грузовик...
Это тоже чудо.
Машина оказалась из того гаража, где он недавно работал. Женщина-шофер узнает его. Она и отвозит героя на вокзал, посадив в кабину своего ЗИС-5, одной из тех самых машин, на которых возили на кладбище трупы...
Его, умирающего, вывезли из блокады. Он выжил. А выжив, прошел остаток войны, и остаток тот был длиною в два с половиной года — от Ленинграда до Берлина- Свой блокадный дневник он хранил в себя. Он нес его в себе долгие годы. Он, блокадник и солдат, имел право на то, чтобы в свое, созревшее в нем время начать расшифровывать и воскрешать его.
Нелегко было ему, художнику, пробиться сквозь все напластования эпохи к своей теме.
Удалось ему это? Да.
Игорь СМОЛЬНИКОВ
В военной жизни было не только тяжкое и трагическое — бывало и забавное и смешное. Причем с годами часто забывались ужасы войны, а курьезные случаи оставались в памяти. Об одном из них вспоминает Р. ТДБАЧНИКОВ.
— Петь умеешь? — ошарашил меня вопросом командир дивизиона — жизнелюб, любимец солдат и начальства. — Никак нет,— поспешно возразил я.
— А танцевать?
«К чему бы это?» — подумал я, но отчеканил :
— Танго и фокстрот могу!
— А плясать, плясать умеешь?
— Да нет, не плясал никогда,— еще не понимал я, к чему клонит начальство.
— Стихи читать можешь,— настаивал майор.
— Стихи читал когда-то... «Баба сеяла горох», «Буря мглою»...
— Ну и чудесно!— воскликнул майор.— Будешь руководить самодеятельностью.
На мою попытку возразить последовал обескураживающий довод:
— Взводом ведь командуешь, так и с самодеятельностью справишься. Ведь ты у нас «артист».
Архив
