05.11.2014
Конечно, последний сразу заметил наши перемигивания и, выйдя из палаты, грозно уставился на меня: неужели я продолжаю делать Роберту уколы? Я потянула его подальше от палаты, боясь как бы он не испортил мне все дело.
— Ну!?— спросил меня Аркадий, когда мы остановились.
— Да соду я ему даю, понимаете, обыкновенную соду... Насыплю в облатку и даю. А вчера некогда было, так вообще пустую облатку дала. Он проглотил, а потом «спал как бог». Так и есть: Аркадий Георгиевич разразился хохотом на весь коридор.
— Ну, я же говорил, что ты что-нибудь придумаешь... Вот и придумала — «психотерапию»!
Он так и стал потом называть обходы — «психотерапией»...
— Хорошо бы— вздыхает Тимофеевич.
Достаю папиросы, молча закуриваем. Когда я прячу папиросы в тумбочку, вываливается письмо.
— О, из дома...— говорю я.— Что пишут?
— Прочли бы, сестрица. Ребята читали, да без души как-то...
Стараюсь читать «с душой» и медленно. Тимофеевич начинает теплеть. Поговорив о доме и узнав новые подробности о его семье, я замолкаю. Тогда он просительно говорит: — Вот, спина...
Это значит, что спина у него «замлела». Я беру кусок ваты, мочу камфарным спиртом и, как удается, протираю спину. Потом изо всех сил растягиваю. Военная проза Радия Погодина появилась поздно. Казалось, все уже было сказано о Великой Отечественной войне. Но она сопряжена с нашими душами, а значит, ей вновь и вновь отзываться в настоящем и будущем.
Сначала появилась повесть «Живи, солдат», с ее шестнадцатилетним героем, первым погодинским героем, опаленным фронтом и ленинградской блокадой. Затем — повести «Мост», «Боль», «Дверь».
«Я догоню вас на небесах» — пятая в этом ряду о войне. Но — о войне ли?
В том и созвучие их нашему перекрученному времени, что включают они войну в общий алгоритм, которому подчинена логика современной жизни и сюжет художественного произведения, отражающего ее.
В начале войны (и повести) автору не было и шестнадцати лет. Потом, по мере развития сюжета, мы видим его в ленинградской блокаде, потом — солдатом, Сержантом, другом и соратником прекрасных людей, солдат из его взвода танковой разведки — Паши Перевесова, Егора, Толи Сивашкина и других. Они все погибнут. Он один останется в живых. Он должен был выжить, чтобы выполнить долг по отношению к ним. Иначе как бы мы, нынешние, о них узнали? Архив
Конечно, последний сразу заметил наши перемигивания и, выйдя из палаты, грозно уставился на меня: неужели я продолжаю делать Роберту уколы? Я потянула его подальше от палаты, боясь как бы он не испортил мне все дело.
— Ну!?— спросил меня Аркадий, когда мы остановились.
— Да соду я ему даю, понимаете, обыкновенную соду... Насыплю в облатку и даю. А вчера некогда было, так вообще пустую облатку дала. Он проглотил, а потом «спал как бог». Так и есть: Аркадий Георгиевич разразился хохотом на весь коридор.
— Ну, я же говорил, что ты что-нибудь придумаешь... Вот и придумала — «психотерапию»!
Он так и стал потом называть обходы — «психотерапией»...
— Хорошо бы— вздыхает Тимофеевич.
Достаю папиросы, молча закуриваем. Когда я прячу папиросы в тумбочку, вываливается письмо.
— О, из дома...— говорю я.— Что пишут?
— Прочли бы, сестрица. Ребята читали, да без души как-то...
Стараюсь читать «с душой» и медленно. Тимофеевич начинает теплеть. Поговорив о доме и узнав новые подробности о его семье, я замолкаю. Тогда он просительно говорит: — Вот, спина...
Это значит, что спина у него «замлела». Я беру кусок ваты, мочу камфарным спиртом и, как удается, протираю спину. Потом изо всех сил растягиваю. Военная проза Радия Погодина появилась поздно. Казалось, все уже было сказано о Великой Отечественной войне. Но она сопряжена с нашими душами, а значит, ей вновь и вновь отзываться в настоящем и будущем.
Сначала появилась повесть «Живи, солдат», с ее шестнадцатилетним героем, первым погодинским героем, опаленным фронтом и ленинградской блокадой. Затем — повести «Мост», «Боль», «Дверь».
«Я догоню вас на небесах» — пятая в этом ряду о войне. Но — о войне ли?
В том и созвучие их нашему перекрученному времени, что включают они войну в общий алгоритм, которому подчинена логика современной жизни и сюжет художественного произведения, отражающего ее.
В начале войны (и повести) автору не было и шестнадцати лет. Потом, по мере развития сюжета, мы видим его в ленинградской блокаде, потом — солдатом, Сержантом, другом и соратником прекрасных людей, солдат из его взвода танковой разведки — Паши Перевесова, Егора, Толи Сивашкина и других. Они все погибнут. Он один останется в живых. Он должен был выжить, чтобы выполнить долг по отношению к ним. Иначе как бы мы, нынешние, о них узнали? Архив
