05.11.2014
К Тимофеевичу надо приходить, чтобы «над тобою не капало» и не надо было бы торопиться, иначе Тимофеевич замыкался в раковинку и коротко отвечал, что «ему ничего не надо».
Войдя в палату, я зажигаю ночник, против чего не возражают, так как знают, что Тимофеевичу пришли помочь. Каждый раз я теряюсь, так как он ничего не просит, смотрит печальными глазами, в лучшем случае скажет:
— Вот... Положение...
— Ничего,— как можно бодрее и искреннее говорю я,— скоро начнем уменьшать груз, сразу легче станет. Закурим?
под Тимофеевичем простыню, чтобы не было складочек, которые нестерпимо мучают его.
Теперь, по дороге к политруку, надо зайти к Роберту, или, как его называют в отделении, «Робке». Робка не ранен. Его отшвырнуло взрывной волной, и он сильно расшибся. Когда его привезли к нам, к нему нельзя было прикоснуться — орал. Но после тщательных осмотров и обследований, оказалось, что Робка в общих чертах цел, если не считать гигантского синяка во все тело.
В начале его пребывания у нас ему каждый день вводили морфий или понтапон, иначе он не мог уснуть. Робка избаловался и сейчас, когда его синяк уже превратился в «желтяк», продолжал требовать наркотики, говоря, что не может уснуть.
— Наркотики я отменяю,— сказал лечащий врач Аркадий Георгиевич.— Вот такие дураки и делаются потом наркоманами. — А что же мне с ним делать? Он вопит, что мы над ним издеваемся!
— Ну, матушка, это уж ваше дело, на то вы и «милосердные»...
Вот я и зашла к Робке, не дожидаясь его стука по стакану («громкая связь» в госпитале).
— Не спишь? — чтобы ускорить события, начинаю разговор сама.
— Как же уснуть,— с мрачным надрывом отвечает Робка,— укол не делаете!..
— Слушай, Робка,— я наклоняюсь и шепчу ему в ухо.— Аркадий Георгиевич запретил уколы, но если ты меня не выдашь, я тебе дам одно лекарство... Трофейное, понимаешь? Сильнодействующее.
Для большей убедительности я подозрительно оглядываю соседние койки, потом достаю из кармана облатку. — Вот...— подаю я ему стакан с водой.— Пей скорее, поворачивайся и закрывай глаза, до ста не успеешь досчитать — уснешь... Робка молча хватает облатку, глотает её, ставит стакан на тумбочку, молча жмёт мне руку и накрывается с головой. Утром, при обходе, он таинственно мне подмигивает и показывает большой палец «с присыпкой». — Спал — как бог, факт! Дашь еще?
— Дам, дам,— шепчу я, невольно оглядываясь на Аркадия Георгиевича. Архив
К Тимофеевичу надо приходить, чтобы «над тобою не капало» и не надо было бы торопиться, иначе Тимофеевич замыкался в раковинку и коротко отвечал, что «ему ничего не надо».
Войдя в палату, я зажигаю ночник, против чего не возражают, так как знают, что Тимофеевичу пришли помочь. Каждый раз я теряюсь, так как он ничего не просит, смотрит печальными глазами, в лучшем случае скажет:
— Вот... Положение...
— Ничего,— как можно бодрее и искреннее говорю я,— скоро начнем уменьшать груз, сразу легче станет. Закурим?
под Тимофеевичем простыню, чтобы не было складочек, которые нестерпимо мучают его.
Теперь, по дороге к политруку, надо зайти к Роберту, или, как его называют в отделении, «Робке». Робка не ранен. Его отшвырнуло взрывной волной, и он сильно расшибся. Когда его привезли к нам, к нему нельзя было прикоснуться — орал. Но после тщательных осмотров и обследований, оказалось, что Робка в общих чертах цел, если не считать гигантского синяка во все тело.
В начале его пребывания у нас ему каждый день вводили морфий или понтапон, иначе он не мог уснуть. Робка избаловался и сейчас, когда его синяк уже превратился в «желтяк», продолжал требовать наркотики, говоря, что не может уснуть.
— Наркотики я отменяю,— сказал лечащий врач Аркадий Георгиевич.— Вот такие дураки и делаются потом наркоманами. — А что же мне с ним делать? Он вопит, что мы над ним издеваемся!
— Ну, матушка, это уж ваше дело, на то вы и «милосердные»...
Вот я и зашла к Робке, не дожидаясь его стука по стакану («громкая связь» в госпитале).
— Не спишь? — чтобы ускорить события, начинаю разговор сама.
— Как же уснуть,— с мрачным надрывом отвечает Робка,— укол не делаете!..
— Слушай, Робка,— я наклоняюсь и шепчу ему в ухо.— Аркадий Георгиевич запретил уколы, но если ты меня не выдашь, я тебе дам одно лекарство... Трофейное, понимаешь? Сильнодействующее.
Для большей убедительности я подозрительно оглядываю соседние койки, потом достаю из кармана облатку. — Вот...— подаю я ему стакан с водой.— Пей скорее, поворачивайся и закрывай глаза, до ста не успеешь досчитать — уснешь... Робка молча хватает облатку, глотает её, ставит стакан на тумбочку, молча жмёт мне руку и накрывается с головой. Утром, при обходе, он таинственно мне подмигивает и показывает большой палец «с присыпкой». — Спал — как бог, факт! Дашь еще?
— Дам, дам,— шепчу я, невольно оглядываясь на Аркадия Георгиевича. Архив
